Известно уже давно и всем, что марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие. Цирюльник Иван Яковлевич, разрезавши хлеб на две половины, поглядел в середину и, к удивлению своему, увидел что-то белевшееся. Иван Яковлевич ковырнул осторожно ножом, засунул пальцы и вытащил — нос!
В страхе Иван Яковлевич решился идти к Исакиевскому мосту: не удастся ли как-нибудь швырнуть его в Неву? Там он прежде всего осмотрелся; потом нагнулся на перила, будто бы посмотреть под мост: много ли рыбы бегает, и швырнул потихоньку тряпку с носом.
Мы помним, что здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего не известно.
Между тем нос медленно погружался в мутные воды Невы.
Петербург был в те времена город холодный и мрачный, но таинственный и склонный к изяществу вида. Сфинксы, стоявшие на набережной, бывали самодельные, но и иногда и настоящие, привезенные чуть ли не из самой Александрии. Привозили и иные вещицы, даже и совсем пустяковые.
Такая-то вот пустяковина, медная посудина с узким горлом, с пробкою в виде крышечки на петельке, и простеньким узором на боку – пару раз ударил медник своим зубилом, процарапал несколько линий, и готова тебе арабская вязь, – лежала тихонько под мостом, крышечка приоткрыта, и забегали в нее рыбки поспать в укромности. Как упала она туда – бог весть, уронил ли кто, или бросил спьяну, то ли выскочила она из какой-то тайной сфинксовой середки с неведомым нам намерением, – но только нос подплыл к самому ее горлышку, да и забрался вовнутрь – из любопытства.
Пусто было внутри и темно, никого и ничего там не было, рыбешки давно удалились прочь, и нос уж собрался далее – куда? он и сам не знал, ведь весь мир, до самого моря, да что там море! вокруг всей земли был ему путь открыт, – но тут щелкнуло где-то, крышечка захлопнулась и нос остался во тьме.
Что затем с ним стало – нам уж совсем, ну вовсе не известно.